Соленая Падь. На Иртыше - Страница 139

139

— Мы, карасуковцы, — гласило его заявление, — есть крестьяне. Крестьянин есть хозяин. Пусть встанет тот крестьянин и заявит гласно, что он не хочет быть хозяином! Таких нету. И не может быть в природе. Потому — мы блюдем хозяйский интерес, а когда совершаем революцию, то она ничто без того же интересу. Одне слова, и только. Нам власть нужна — хозяйская над хозяевами. А вовсе — не бесхозная. Уходим на моряшихинский съезд. Встретимся через год либо два, когда вы все — деятели нынешней словесной нивы — придете к нам за хлебушком и даже, может быть, за всей прочей жизнью!

В молчании оторопевшего собрания карасуковцы и еще два человека из числа шести казачьих делегатов прошли между рядами, прошли через распахнутые ворота. Совсем ушли.

Только спустя минуту раздались свист и крики, даже ругань понеслась вслед.

Кондратьев вел нынешнее заседание, он объявил:

— Продолжаем работу! От нас ушли кому с нами не по пути! Это для нас к лучшему. Продолжаем работу!

Брусенков показал в амбар пальцем, сказал Довгалю:

— Вот хады! Восприняли этого хозяина! Этого Глухова! Он-то ушел, а делегаты теперь уже не столь слушают речи, как каждый видит себя хозяином… Коней на ограде своей видит, телушек разных… Оглушил он их, Глухов.

Довгаль — потому что он, хотя и мельком, хотя и глубоко где-то в себе, только-только подумал о делегатах то же самое — рассердился на Брусенкова, покраснел, глядя на него.

— Ну? Так ведь Глухов-то ушел? Ушел, тем самым уже ничуть не угрожает, что сделается властью?

А события шли.

По примерзшим уже колеям застукали-застукали перед амбаром колеса, много колес, много копыт. Съезд замер, прислушался: что случилось, откуда стук? Оказалось — чуть ли не половина моряшихинского съезда прибыла в Соленую Падь. Земская затея рассыпалась в прах и теперь неизвестно стало куда и к кому отправились карасуковцы во главе с товарищем Глуховым? Должно быть, на пустое место.

Вновь прибывшие еще стеснили ряды, а когда приутихли горячие объятия, бурные приветствия, один из них поднялся на трибуну, объяснил мотивы разрыва с моряшихинским съездом и прочитал следующую «декларацию в принципе»:

— «Товарищи трудящиеся, крестьянство и рабочие — делегаты второго съезда республики Соленая Падь!

Мы, первоначальные участники съезда в Моряшихе, порываем с ним и приходим к вам.

Мы порываем с политической платформой, которая по сей день ищет союза со своим поработителем — буржуазией. Мы приходим к лозунгу пролетарской революции как к мировой, победоносной и единственно правильной идее.

Мы раз и навсегда порываем со всеми формами буржуазного правления, а торжественно обещаем поддерживать Советскую власть.

Еще в 1906 году моряшихинский волостной съезд выработал и принял наказ членам Государственной думы первого созыва с требованиями политических свобод.

Тогда же большинством голосов мы приняли платформу социал-революционеров, но — увы! — это чуть не привело нас к погибели. К дорогому нам старинному знамени „Земли и воли“ все больше подползало врагов, которые хотели вырвать у нас красное знамя, созданное из пота и крови рабочих и крестьян. И зашли мы в тупик. Но явилась партия мирового пролетариата, и снова пошли трудящиеся, униженные и оскорбленные, торжественно водружать обновленное красное знамя на самой вершине счастья всего трудового народа.

За два с половиной последних года мы перепробовали всякое: белое, красное, голубое, черное, разноцветное! Анархистов, монархов, буржуев, земство, эсеров, областников, временных, постоянных, верховных, местных, союзных! Никто нам не власть, а только — истязания, побор и предательство.

И нас на зубах перепробовали все, но не нашлось зубов, по которым мы пришлись в самый раз.

И осталась среди этого хаоса одна надежда — Советская власть, Совет Народных Комиссаров. И за нее, последнюю эту светлую и самую надежную надежду, мы пойдем хотя бы на край света!»

Бушевал съезд, приветствуя «декларацию в принципе», громыхала в помещении бывшей кузодеевской торговли буря.

Перед самой трибуной, справа от президиума, басовито, нестройно и не сразу вступал в эту бурю оркестр: о-о-о… у-у-у… а-а-а… — каждая на свой лад выводили трубы, а потом все, как одна, вдруг выговорили:

…из-бав-лень-я!!!

А тогда уже и человеческие самые разные голоса стали присоединяться к одному медному голосу:

…ни бог, ни царь и не герой…

Пели все: кто умел петь, кто не пел никогда в жизни:

…своею собственной рукой!

— Вот! — сказал Брусенков Довгалю, наклонившись к нему близко и перебивая его непривычный к пению, но вдохновенный голос. — Поешь? Поешь, а сам же страшишься своей собственной руки? Как же это ты так, товарищ Довгаль? Как же?

Довгаль пел. Когда пение смолкло наконец, Брусенков уже обращался к моряшихинским товарищам с вопросом.

— Дорогие друзья! — спрашивал он. — По каким пунктам вы раскололись на своем съезде в Моряшихе? Прошу дать нам разъяснение!

Разъяснение было дано.

Раскол в Моряшихе произошел при обсуждении «мирной ноты» колчаковцев.

Эта нота, направленная губернскими властями партизанской республике, была опубликована во втором номере газеты «Серп и Молот», в номере же третьем помещен редакционный ответ с примечанием: «Вместо ранее обещанной нашим читателям статьи „Уроки прошлого и настоящего“».

Правоэсеровская группа моряшихинского съезда считала ответ газеты на «мирную ноту» совершенно недопустимым, большинство же горячо его поддержало. Так и произошел раскол.

139